Alone Together

Глава 7

Глава седьмая или история о том, как принятие своих страхов помогает бороться с ними, а еще о том, как сильно может один тихий вечер перевернуть в твоей голове абсолютно все.

Часть четвертая.

По правде говоря, я далеко не всегда мог подобрать нужные слова, когда чувствовал силу биения сердца в собственной груди. Постоянные вопросы, звучащие боем Биг Бена в моей растерянной голове, отдавали пульсирующей болью где-то внутри. В подобные моменты я изо всех сил сжимал кулаки, делал глубокий вдох и затем медленно испускал воздух наружу.
На самом деле, моя дорогая Элис, осознание того, насколько сильно я боялся ошибок, пришло ко мне не так уж и давно. Вернее, может, понимание данного вопроса всегда таилось где-то в глубине истерзанного тревогой разума, но я никак не хотел его признавать. Особенно сильно это проявлялось тогда, когда на горизонте очередного тусклого заката сверкала своими яркими лучами неизвестность.
Именно это чувство окутывало Элайджу Клиффорда двадцатого февраля две тысячи двенадцатого года, когда он отчаянно пытался втянуть побольше кислорода в свои прокуренные легкие, и непонятное головокружение мешало сосредоточить взгляд. Если бы я видел Эля со стороны, то не смог бы в полной мере оценить те изменения в лучшем друге как положительные: обычно ровные, расправленные плечи атлета сейчас окончательно опали вниз, ремень, крепко обхватывающий нижнюю часть его натренированного тела раньше, сейчас болтался под весом металлической железной пряжки, и в запутанных светлых волосах не было столько блеска. Элайджа тонул в своем состоянии с каждым пасмурным утром.
И это поражало: ведь совсем недавно, буквально несколько дней назад, серебряный взгляд с надеждой на лучшее освещал этот хмурый город, убеждал мою королеву, что все будет в порядке. Но была в Клиффорде одна загвоздка: выступая опорой для других, он медленно, но верно, начинал терять самого себя.
Быть может, все это могло оказаться лишь напускной иллюзией — иногда Эль до боли прикусывал светло-розовые, потрескавшиеся от холода за окном губы, крепко-крепко зажмуривал серые глаза и загадывал желания мерцающим кругам в темноте: пусть это окажется фантазией, ну пожалуйста... Но затем возвращался в реальность и с тяжестью в груди выдыхал. Парень сделал несколько шагов назад, его поступь, обычно громкая и четкая, словно музыка военного оркестра, сейчас звучала неистово тихо — любой другой человек вряд ли бы даже обратил на это внимание, но мой лучший друг прекрасно знал: если меняются мелодия и ритм, то в композиторе что-то не так.
Он никогда не умел должным образом перебирать струны гитары, плохо слышал тонкую фальшь где-то на грани собственного сознания, но зато понимал негласные правила музыкантов — этому его научил я. И сейчас его мысли, словно загнанный силой вихрь из осколков и серебряных частиц, из раза в раз возвращались к тайнам.
Тайны. Тайны. Тайны.
Отвратительные секреты, разрушающие людей изнутри, безжалостно ломающие их хрупкие кости и окутывающие души самым настоящим маразмом в двадцать один год. Иногда я так сильно ненавидел их, что горячие слезы заполняли слизистую глаза, заставляли морщиться и озлобленно их вытирать.
И все эти мерзкие случаи, когда-то давно произошедшие в одиночестве с каждым из нас, покрывали тело легкой морозной коркой, полупрозрачной, похожей на ту, что застывает в лужах после самого первого снега, и взрывали бомбы внутри. Максим как-то сравнил это явление с атомной войной: оно разжигает в тебе пламя, подрывает фитиль, и ты в непонятных истериках бьешься до самого рассвета, хотя только недавно вроде бы лег спать и пообещал себе, что утром все будет иначе.
Кто-то сохранял надежду: как я, наблюдающий из панорамных окон пламенный рассвет, только-только встающий вместе с моим родным городом.
Но Элайджа этой надежды давно не имел. И, конечно, у него были причины на это.
Эль не знал, кому доверять. Он мутным взглядом бродил по собственной комнате, ледяной и обычно вычищенной до стерильного блеска, но не в эти пасмурные дни, и от этого взор начинал метаться из стороны в сторону. И, если честно, у него не оставалось сил даже на то, чтобы сделать очередную затяжку из ненавистной сигареты. Элайджа Клиффорд терпеть не мог сигареты с яблочным фильтром, но, когда все вокруг становилось особенно паршиво, непременно покупал упаковку в супермаркете за углом и раздражал собственные рецепторы этим приторным привкусом.
В один момент белая шапка пепла от легкого дуновения ветра упала вниз — обжигая бледный эпителий, и Эль в любой другой день обязательно бы вскрикнул, выплеснул бы ядовитой лавой извержение гнева — но вопреки своему взрывному характеру, только стряхнул сероватые ошметки обратно в пепельницу и затушил окурок.
Его поступь вновь разрушила сгущающуюся в квартире тишину, парень медленно проскользнул мимо стеклянной двери и даже не бросил взгляда на зыбкое отражение. Его тело рухнуло на стул перед компьютером, и Клиффорд снова закрыл глаза, а потом невольно поднял их.
Одиночество, так сильно ненавистное ему и всем нам, обвило сзади тонкими руками и крепко сжало в тисках. Иногда Элю казалось, что внутри нет ничего, кроме этой бездны — затягивающей, разрушительной и едкой. И что у него пропадали все чувства, кроме ощущения того, что он один.
Отчасти, Элис, это можно было назвать правдой — в конце концов, когда телефоны больше не разрывали неистовые звонки родителей, сумрачная Лесси прекращала писать дерзкие сообщения и даже сестры не хотели присылать смешные стикеры, Элайджа мог набрать лишь один номер, подобно мне.
Но я не мог ему ответить: и ты прекрасно знаешь, почему.
Неприятное сочетание сигаретного дыма и яблок все еще отдавало на языке, это действовало на и без того отвратительное настроение, но Эль упрямо продолжал сидеть перед белым экраном и смотреть на него ровно до того момента, пока слизистая не начала пересыхать и неприятно покалывать.
«Как же меня все это достало...» — только и подумал мой лучший друг, его тяжелая голова опустилась на прохладную поверхность, и в этот момент темнота обрушилась с воздуха — или это был звонкий стук каблуков о деревянный паркет, Элайджа уже совершенно не понимал.
Но ему ничего не хотелось сильнее, чем просто взять и пропасть, и то двадцатое февраля засело между ребер и отказывалось выходить. Ночь вытягивала из Клиффорда последние остатки энергии, туманила разум и отказывалась давать что-то хорошее в ответ — и потому парень совсем не обратил внимания, когда его плечи сжали цепкие пальцы с аккуратным маникюром.
— Какого. Черта. Ты. Здесь. Устроил? — властные нотки в стальном голосе заставляли невольно оторваться от пустоты. Эль устало приподнял свою голову и обратил взгляд к своей ночной гостье — несмотря на то, что она только недавно сошла с трапа и едва успела забежать домой, чтобы сменить наряд, на прекрасном лице Алессии Варенн не было ни одного изъяна.
Она стояла рядом, буквально в полуметре, сложив тонкие руки на груди, и воздушная ткань рубашки слегка развевалась от порывов ветра, тянувшегося сквозь приоткрытое окошко. В безупречно уложенных локонах скользил электрический свет, он мягко отражался от золотых волос, подсвечивал персиковую кожу и затем — как и парижским днем — вспыхивал в ее карих глазах. Моя грациозная королева, как всегда ледяная снаружи, но пылающая изнутри, словно пламя, однозначно была недовольна сложившейся обстановкой.
— Клиффорд, это уже выше моих сил. Что это? — девушка с отвращением отбросила футболку носком туфля и снова фыркнула.
Элайджа тяжело выдохнул.
— Зачем ты пришла?
— Ты совсем головой поехал? Мы должны рассказать Уайт, что такого натворили. Эти конверты... Кто вообще присылает их? — нежно-розовый клатч зазвенел тяжелым замком, и оттуда цепкие пальцы королевы извлекли черный бумажный прямоугольник. Лесси аккуратно протягивала хозяину квартиры свой темный секрет — таким образом словно отказываясь от части идеалов и предавая установку, что нельзя верить даже знакомым чужакам. Но где-то в глубине души одинокая Варенн знала, что Элайджа не причинит ей вреда.
И именно поэтому она позволила ему вскрыть конверт и достать оттуда тонкий лист бумаги.
— Нельзя не видеть, как ты убиваешься по нему, моя дорогая Лесси. Ты прекрасна, как лучи заходящего солнца перед самой темной ночью. Но ведь он может даже затмить тебя — сколько раз ты томно вздыхала, когда он оказывался рядом? И я искренне в этом тебя понимаю. Но ведь в твоем сердце живет еще один человек, разве не так, дорогое Ваше Величество? И его глаза прохладнее, чем лондонское небо. Так скажи же, милая Лесси, если я расскажу ему, что происходит с твоей любовью, что же сделает наш Король? Если не хочешь этого видеть, то ты знаешь, что тебе нужно сделать. Советую поторопиться, каждая секунда на твоем счету. С наилучшими пожеланиями, искренне твой, главный редактор, — Элайджа вкладывал в каждое напечатанное слово выражение, достойного самого талантливого чтеца, и с каждым предложением его серебряные глаза расширялись все больше. Клиффорд убрал листок обратно в конверт, откинулся на спинку стула и направил взгляд прямо на мою королеву. — Рой? Серьезно? И что ты должна сделать, чтобы этот... редактор ему не рассказал?
А затем случилось то, чего мой верный рыцарь никак не мог ожидать — Лесси опустила плечи, ее колени невольно подогнулись, и девушка присела прямо на пол, рядом с той футболкой, которую пару минут назад откинула в отвращении.
Золотистые тени сверкали под электрическими лучами каждый раз, когда она поднимала веки, и это мерцание только напрягало Клиффорда.
— Долго молчать собираешься, Варенн? — едко поддел ее парень, и пальцы плотно стиснули кожаную обивку подлокотников — он давно ничего к ней не чувствовал, но обида затаилась где-то внутри. — Что. Ты. Должна. Сделать?
— Там был еще один конверт. Я не особо хочу его тебе показывать... Этот человек хотел, чтобы я подставила Роя, иначе он узнал бы правду.
— Правду о чем? Разве ты не любишь Бланта? Я совсем ничего не понимаю.
— Я люблю его, — грустно ответила Лесси, и весь ее до этого грозный вид моментально размылся. — Я люблю Максима. Но он не любит меня. Только вот я наврала Максу с три короба, что мы с Роем вместе. Ты знаешь, как он к этому отнесется, если информация попадет к нему в руки.
— Рой или Макс? — Элайджа встал на ноги, в несколько шагов преодолел расстояние до цветков с розами и вновь прикоснулся к нежным лепесткам, словно ждал, что они дадут ему ответ.
Другой рукой он плотно сжал левое предплечье — ему казалось, что чернила начинают гореть каждый раз, когда страх бурлит в его венах. Эль не видел Лесси за своей спиной, но шестым чувством ощущал некий подвох с ее стороны.
— Алессия?
— Они оба...
— Стоп. Ты сказала в прошедшем времени, — парень резко отпустил растение, развернулся на носках и впился ногтями в нежную кожу. Его глаза распахнулись шире с той самой догадкой, которую уже собиралась озвучить Королева.
Лесси обняла себя, уставилась прямо в недавно перестеленный паркет и нервно закусила губу — она всегда становилась уязвимой, стоило ее поддеть с особой стороны, и тогда мелодия стального голоса звучала для меня лишь мягкими переливами ветра, но никак не настоящего урагана, которым она привыкла быть.
Элайджа медленно рыкнул.
— Алессия! Что ты сделала?!
— Написала его Анастасии, что он ей изменил со мной! Что мне еще было делать?! — закричала в ответ художница, и в этот момент вся бездна внутри моего друга растворилась, будто ее никогда и не было. Серо-голубые глаза Клиффорда наливались кровью, и потухший когда-то вулкан опять приходил в активность. Лесси прекрасно это видела и невольно ежилась от одного только представления, что он в таком состоянии способен натворить. — Элайджа... Элайджа, я не хотела предавать Роя. Я из двух зол выбрала меньшее... Послушай, я не хотела ранить твои чувства... Но чтобы ты сделал? Эль... Элайджа...
— Не переводи на меня стрелки. Ты знаешь, как долго Рой убивался по ней. И ты решила пожертвовать его отношениями, чтобы спасти свои? Серьезно, Варенн?! Да ты хуже, чем я думал! Я...
— Рой бы больше чувствовал себя преданным, если бы узнал, что я из страха перед Блантом прикрывалась его личностью... Он не любит Албермарл. Ну не любит он ее... Я-то знаю... — крики художницы сходили на нет, теперь она рухнула прямо на стул и опрокинула голову на бок, прямо как фарфоровая кукла. В чем-то Лесси была права, юная Элис, но все-таки не полностью — конечно, я был довольно огорчен, когда позже они рассказали мне всю правду. Я бы обязательно отчитал Алессию за ложь Максиму, но никак не отказался бы от нее. В конце концов, у меня тоже были тайны, пусть и не такие, как у них, и я отчаянно их прятал.
Я понимал свою подругу, правда, понимал ее от и до, в особенности в той части, где любовь застилает разум, и ты теряешь способность соображать целиком и полностью, лишь потому что боишься до кончиков пальцев лишиться человека, которым дорожишь.
Только вот Элайдже это было неизвестно, и потому в поникшей художнице он видел предательницу и лжеца. Таких людей он ненавидел, презирал и полностью терял к ним даже самую маленькую каплю сочувствия.
И по секрету тебе скажу, маленькая Алиса, испытывал он это лишь по той причине, что считал таким самого себя.
Поэтому он просто дернул плечами, развернулся обратно к цветам и выдохнул.
— Что я бы сделал? Хороший вопрос, Лесси, — парень поднял глаза к городу и на мгновение утонул в его бесчисленных огнях. Дождь практически закончился, но капли на стекле все еще оставались, и оттого красновато-желтые переливы становились расплывчатыми, буквально как мысли в голове у Эля. Где-то по этим улицам к ним торопился еще один гость, но он бессовестно опаздывал, хоть и с самого детства знал: точность — вежливость королей.
Лесси тихо шмыгнула носом, только вот не позволила ни единой слезинке упасть на румяные щеки, прямо как в своем детстве, когда мама снова повышала голос на старшую дочь.
Клиффорд слышал этот звук, но отказывался обращать на это даже толику внимания.
— Знаешь... — медленно начал он. — На самом деле то, что сделал я три года назад, намного ужаснее письма для Анастасии. Рой воочию лицезрел мое злодеяние и все еще от меня не отказался. Может, ты и права. Я отчасти тебя понимаю.
Варенн моментально обратилась вслух, отбросила назад свои золотистые волосы и закинула ногу на ногу, готовясь к новой истории.
Клиффорд только прикрыл окошко и опять повернулся к ней.
— Не думаю, что ты хочешь это знать.
— Ой, да ладно тебе. Я наркоманка, я в пятнадцать весила сто восемьдесят семь фунтов, у меня были отношения, с которых мать визжала из-за своих старомодных взглядов, — с абсолютно повседневным выражением лица говорила девушка, но от этого брови Эля вовсе не изгибались, как у всех остальных людей. — Ну, не убил же ты никого. Давай рассказывай. А я расскажу тебе...
Элайджа в ответ на эти слова только улыбнулся, мягко, вовсе не кровожадно, а потом смех разорвал вновь сложившуюся тишину.
Парень оперся руками о свои колени, тем самым сгибаясь и продолжая смеяться.
— Ты правда хочешь это знать?
— Ну, валяй. Не думаю, что ты меня удивишь.
— Имей в виду, Алессия Варенн. В одном редактор был прав, потому что мой секрет темнее даже этой самой ночи. Рой часто говорил, что они меняют в нас все. Я могу тебе сказать, но прежней ты отсюда не выйдешь. Обещай хранить мою тайну ценой своей жизни.
— Любишь же ты пафосные фразочки, Клиффорд, сразу видно, что с Ланкастером переобщался, — ядовито фыркнула моя королева, заправила за уши волнистые пряди и приподняла уголок розовых губ. — Так уж и быть. Обещаю.
Взгляд Элайджи недобро сверкнул такими же алыми фонарями, как и те, что сияли за окном. Лесси даже показалось, что где-то в коридоре хлопнули двери, так непривычно ей было смотреть на изменившегося приятеля.
Парень скопировал ее жест, проводя по своим светлым волосам, и одним предложением выдохнул:
— Три года назад я убил человека.
И, стоило только расшириться золотистым глазам в ужасе осознания, как шаги со стороны коридора оказались совсем не призрачными.
Максим Блант, сын генерального атторнея, успел как раз вовремя, чтобы услышать правду.
Изумрудные молнии изучали не только жар, но и холод.
— Значит, ты все-таки мне соврал.
— Совершенно верно, Блант. Все мои слова были ложью, — развел ладонями Элайджа, а затем резко выхватил из кармана своих джинсов пистолет и навел прямо на поэта. — Мои руки уже знают кровь. И не думай, что мне будет страшно это повторить.

Тишину разрезал крик, и на мой родной Лондон снова обрушился дождь.