Alone Together

Глава 16

Глава шестнадцатая или история об оттенках красного цвета, фортепиано и отражениях в зеркалах.
Часть вторая.

Мерзкое дневное солнце ослепило мои глаза и стало нагревать черную ткань пальто. Я сидел на светло-коричневой лавочке возле серо-голубого озера в Сент-Джеймс парке, выкуривал очередную сигарету и стряхивал пепел на застывшую от холодов землю. Белые ошметки падали рядом с моим ботинком и потом уносились куда-то пронизывающим до костей ветром. Такую погоду я просто терпеть не мог. Сначала я весь вздрагивал от понижения температуры, а затем едва не таял, как едва заметные снежинки на пожухлой желтой траве. Моя любимая золотая осень, наполненная томным вдохновением и длинными вечерами, бесследно уходила, а на ее место приходила отвратительная зима. Я бы с радостью справлял Рождество в заснеженных краях, любовался бы сверкающими серебристыми отблесками в свете фонарей и пил бы латте на вынос в своей термокружке, но в Англии декабрь обычно представлял собой ужасно дождливое и грязное зрелище.
Голову сдавливали железные тиски, я смотрел на отблески света на водной поверхности, которая рябила перед глазами, и пытался сфокусировать взгляд, но усталость опускалась на плечи, и теперь меня просто невероятно раздражало все вокруг.
Мне думалось: как это иронично, изменять свой настрой вместе с погодой, и, по правде говоря, вся моя жизнь напоминала бесконечный бардак на рабочем столе — люди-карандаши валялись как попало, а сверху я укладывал еще и события-листы, скомканные до невозможности. К слову, я всегда был особо придирчив к чистоте.
Сделав последнюю затяжку, я выкинул окурок в урну и встряхнул пачку, чтобы вытянуть оттуда следующую сигарету, но разочарование всегда мира окончательно рухнуло мне на голову: табак закончился.
— Что? Тебе больше нечем себя убивать? — вдруг послышалось ехидное замечание сбоку. Я повернулся и увидел рядом Астрид, сияющую, как никогда раньше. Светлые волосы несколько отрасли за последнюю неделю и завились на концах от высокой влажности, зеленые глаза-огоньки переливались золотистыми красками в свете солнечных лучей, а белое пальто прямого кроя сидело на ней, как влитое. Девушка села рядом и вытянула свои ноги, чтобы они оказались рядом с моими. — Чего грустишь?
— Что ты тут делаешь?
— У нас репетиция через полтора часа. Будешь? — Миллс достала из кармана коробочку и открыла ее ловким движением. Я вытянул коричневую сигарету оттуда и поджег фитиль, ощутив на губах привкус вишни. Видимо, Астрид могла переносить лишь подобные «способы самоубийства» — сладкие и едва чувствующиеся после.
— Спасибо.
— Рой, что с твоим лицом? Ты как будто успел умереть по дороге и потом возродиться. Выглядишь как зомби, без обид, — девушка заправила прядь за ухо и зевнула, прикрывая рот рукой. Была у нее все же одна неизменная способность — куда бы Астрид ни шла, вокруг всегда создавалась ощутимая атмосфера спокойствия и гармонии. Наверное, за это я и ценил ее. Но, признаться, Элис, из всех моих знакомых я не мог прочесть лишь эту мадам, возможно, потому что я толком ее не знал, а может, она сама владела искусством управления людьми, кто ее знал, эту странную Астрид?
— Ну… Как тебе сказать, — я выдохнул в воздух облако дыма, который смешался вместе с паром, и на секунду опустил веки, потому сладостная истома разливалась по всему телу и на какие-то мгновения позволяла чувствовать себя лучше. Именно поэтому я и курил. — У меня бешеное утро. Я изменил своей девушке, понял, что, кажется, не люблю ее, получил первую «удовлетворительно» в своей жизни и вообще потерял нить нормального бытия.
Девушка тихо хмыкнула. Я сделал новую затяжку и замолчал. Водная гладь перед глазами прекратила мельтешить, потому что ветер постепенно сошел на нет и теперь лишь легкими порывами гладил своими ласковыми руками по голове. В парке раздавались голоса вышедших в солнечные часы людей, и все это сливалось в симфонию жизни. На мгновение я соединился с городом в одну систему и, казалось бы, услышал каждую ноту его мелодии.
Когда я открыл глаза, на душе у меня полегчало.
— Успокоился?
— О, да. Тоже так делаешь?
— Еще бы. Лондон — это чисто кладезь для музыканта. Мне кажется, нет города поэтичнее и звонче, нежели этот. Сколько лет тут живу, а не могу перестать удивляться. Дай зажигалку, пожалуйста, — я положил металлическую вещицу в протянутую ладонь и запрокинул голову назад, уставившись на голые ветви деревьев. Одинокие потрепанные листы еще дрожали под дуновением ветра, но основная часть давно превратилась в одеяло для почвы. Астрид положила зажигалку обратно в карман моего пальто и села ровно. — Почему ты не поешь?
— Почему ты чувствуешь себя одинокой? Ты сказала, что все мне расскажешь, и унеслась восвояси. Кстати, Астрид. Это разве не тот придурок, который тебя бросил?
— Нейт? Да ничего у нас с ним не получится больше. Я сходила с ним на свидание, чтобы красиво уйти. По-английски, а? А вообще… У меня очень проблемная семья. Родители уже несколько ругаются до криков, а развестись все никак не могут. У меня есть младшая сестра, на нее это очень сильно влияет.
— Я не пою, потому что моя мать сбежала, когда мне было девять лет. С тех пор мне кажется, что я не могу ничего делать идеально, что я какой-то ущербный. Если на фортепиано я еще могу полагаться на свои механическую память и слух, то голос не имеет никакой опоры и вообще является отдельным инструментом, который может оборваться в любой момент.
— У меня случаются панические атаки при любом крике.
— У меня ненормальное желание держать все под контролем.
Мы с Астрид встретились глазами и молчали какое-то время. Лучики путались в ее светлых волнистых волосах, заставляли взгляд светиться создавали ореол свечения вокруг силуэта. Вот так вот сходу я выдал суть своих проблем почти незнакомому человеку, и сперва это казалось совершенным абсурдом, но я знал, что она понимала меня, как никто другой. Без слов.
Через музыку.
Вдруг в носу что-то защекотало, и я засмеялся. Астрид подхватила этот порыв, и мы захохотали во весь голос, как пациенты, сбежавшие из дома сумасшедших. Иногда я и вправду жил ради этих редких моментов свободы, когда на сердце не было тяготящих свинцовых цепей и в голове все не звенело от пустоты.
Может, мне даже и не требовались никакие писатели для того, чтобы распутать весь этот жизненный клубок.
Я открыл рот и рассказал Астрид все, что тянуло меня на дно.
Я впервые кому-то доверился.

***

Солнечные лучи пробивались сквозь витражи высоких окон и полностью заливали собой все пространство. Я смотрел на расписанный потолок, где ангелы трубили о великих свершениях, а внизу разворачивалась настоящая битва. Пальцы привычно лежали на гладкой поверхности клавиатуры рояля и иногда нажимали на клавиши с невообразимой легкостью, от чего звуки взвивались в воздух.
Скоро Биг-Бен должен был отбить пять часов вечера.
Астрид сидела в кресле с красной бархатной обивкой и скучающе смотрела на меня.
— Серьезно? Мы с тобой самые пунктуальные?
— Очевидно, что да.
Двери резко хлопнули так, что волна шума разнеслась по всему концертному залу, и вниз быстро-быстро сбежал Артур. Его волосы стояли дыбом, щека была испачкана в чем-то, рубашка торчала из штанов, а красная куртка висела на одном плече, едва удерживаемая лямкой черного рюкзака. В таком виде братец напоминал школьника.
— Извините! Я едва сюда доехал. А где все?
Девушка повернулась в сторону парня и лишь повела плечами в неведении. Арти глянул на Астрид и вдруг залился резким румянцем. Я хмыкнул: симпатия брата к моей подруге была невероятно очевидно. Однако между ними была маленькая разница в возрасте, лишь один жалкий год, и огромная — в моральном развитии. Если мой младший родственник вел себя, как самый настоящий ребенок, то Миллс давно превратилась во вполне себе зрелую личность.
Правильно говорят, что мальчишки взрослеют позже.
— Артур, давай начнем с первой композиции. Сними этот тихий ужас с себя, умоляю. Слова выучил, да? — я размял пальцы и положил их на клавиши в готовности заиграть. Парнишка скинул куртку и рюкзак на кресло и кивнул в готовности. Грязные кеды коснулись чистого настила сцены, и у меня внутри все сжалось от жалости. — Готов? Раз, два, начал!
Звучный баритон брата разлился в воздухе вместе с мелодией, и, если в жизни он напоминал собой неловкого подростка, то в пении превращался в статного молодого человека без привычки сквернословить и не вытирать ноги перед входом в театры восемнадцатого века. Что ни говори, но одна деталь все же убеждала меня в том, что мы родственники — наша любовь и талант к музыке.
Артур правильно брал все ноты, и даже мимика его лица совпадала с тем, какое выражение лица должно было быть в Феникса.
В этот момент брат был не неуклюжим мальчишкой.
Он был героем в красном плаще и с огнем в ледяных глазах.
— Артур, выше! — крикнула Астрид, и Арти совсем разошелся, беря максимум из своего голоса. Я перебирал клавиши и краем глаза смотрел на своего брата, который словно расцветал при одном только звучании музыки.
Нажав последнюю ноту, я захлопнул крышку и потер горящие от движений пальцы. Артур стоял посреди сцены, его щеки заалели, а на лбу даже выступил пот. Да, он смотрелся действительно неловко в своей растянутой черной толстовке, мешковатых джинсах и грязных кедах посреди всего этого великолепия, но глаза, его глаза сияли, Элис.
И в тот момент я точно понял, что я не ошибся.
Не один я возрождался, подобно легендарной птице, но этот огонь распространялся на других и помогал им начинать светиться изнутри.
И это точно того стоило.