Alone Together

Глава 19

Глава девятнадцатая или история о том, как люди становятся самими собой, о французских круассанах и городских огнях.

Мягкие пушистые облака клубились над городом с самого утра. Восемнадцатого января две тысячи двенадцатого года я сидел в небольшой кофейне на набережной в Амстердаме, разделывал горячий французский круассан с ветчиной и смотрел на серое небо в таких привычных его очертаниях — столица Нидерландов всегда встречалась меня прохладными днями и легким проливным дождем, в любое время года. Напротив меня в соседнем кресле расположилась Астрид Миллс, задумчиво потягивающая горячий шоколад из пластикового стаканчика. Ее светлые волосы снова отросли у корней — теперь я отчетливо видел, что на самом деле ее натуральный цвет был лишь на толику темнее моего. В зеленых глазах стояли легкий страх и, может быть, совсем небольшое количество недоумения.
— Переживаешь за спектакль?
— Ну, конечно! Премьера послезавтра, а мы кофе в Амстердаме пьем! В чертовом Амстердаме, Рой! — девушка всплеснула руками, и несколько темно-коричневых капель попали на ткань ее серого шерстяного пальто, отчего она сморщилась в отвращении. — Класс.
— Эй, это ты согласилась со мной ехать. Я тебя не силком тащил сюда. Всего четыре часа на поезде, чего не нравится-то тебе? И вообще, утром я хотел в Венецию, но что-то не задалось, — я положил в рот кусочек круассана. Тот тут же принялся таять на языке, оставляя после себя приятное послевкусие, как любая свежая выпечка. Да, я частенько любил выбираться куда-то на континент, потому что лишь несколько часов в комфортном сидении поезда — и вот ты уже совсем в другой стране. Отпив кофе, я положил приборы на пустую тарелочку и окинул взглядом милые трехэтажные домики, похожие на кукольные, и в моем сердце разлилось мягкое чувство ностальгии, потому что мы часто с Анастасией совершенно внезапно уезжали в Париж или сюда, в столицу самых красивых на свете цветов и красных фонарей.
Последний месяц прошел для меня, как половина декабря — я с головой ушел в свое творчество и думать забыл про маму, непонятные отношения с девушкой и проблемы окружающих. Все, что для меня имело значение, — это воплотить в жизнь историю Феникса.
С Анастасией мы продолжали встречаться — да, у меня оставались к ней чувства, похожие на любовь, иначе я давно бы ее покинул.
Мы с матерью перебросились парой коротких фраз в саду, и она подарила мне свою золотую цепочку на Новый год. Я положил ее в красную бархатную коробочку с обручальным кольцом, которое Албермарл так и не увидела весной.
— Так что? Куда дальше? Может в Венецию, а? Ужасно хочу в Италию…
— Какая Венеция, Ланкастер? — Астрид агрессивно вытерла шоколадный след со своих губ и развалилась в кресле. — Ладно, показывай мне свой любимый Амстердам. У нас еще времени навалом до поезда.
— О, это я с радостью! — я расплатился за завтрак и поднялся. Помнишь, когда мы с тобой столкнулись на набережной, я шел с кофе и рассматривал все вокруг? Так вот, это кофе из той самой кофейни. Я давно обнаружил ее, еще кудрявым второкурсником, совсем юным и безбашенным, и с тех пор не расставался с этим местом.
Мы вышли на узкую мостовую и пошли по направлению к старым домам. По сравнению с величественными дворцами Лондона, эти архитектурные построения казались совсем крошечными и игрушечными, а оттого — невероятно уютными и даже по-своему родными. Чтобы не сталкиваться с постоянными мелькающими вокруг приезжими людьми, я завернул в пустынный двор и осмотрел его. Это пространство чем-то напоминало мне о дворцах-колодцах Петербурга, маленьких, замкнутых, но отчего-то невероятно магических, буквально кричащих о произошедших там историях прошлого.
По середине скверика раскинулось дерево с толстым стволом и громадными ветвями, а прямо под ним стоял… Рояль. Инструмент прятался от непогоды под своим хранителем и пребывал в почти идеальном состоянии, словно кто-то начищал его как минимум раз в неделю.
— Вау. Астрид, смотри.
— Какой придурок ставит рояль на улице? Кощунство!
— А я бы поставил, — я подошел ближе и приподнял крышку, проводя подушечками пальцев по идеально гладкой поверхности черно-белых клавиш. В воздух взвился глубокий, прекрасный звук, и я не выдержал и принялся играть. Я чувствовал себя музыкой в тот момент, так сильно она сплеталась с моими руками, проникала по моим венам в сердце и выходила обратно.
Это не рояль был моим инструментом в тот момент, а я — лишь его слугой.
— Где ты так научился играть? — Астрид сняла с плеча свою большую черную сумку и выгнула аккуратно подведенную бровь.
— Я уже рассказывал.
— Да. Точно. Знаешь, Рой, может, это была не совсем плохая идея, — девушка положила ношу на застывшую от холода землю и вытащила оттуда черный твердый чехол. Ее пальцы осторожно расстегнули молнию на нем и извлекли драгоценную ношу — изящную скрипку в красном корпусе, блестящую в тусклом, зато естественном освещении. — Да, я взяла с собой скрипку, не смотри на меня так.
Астрид чуть коснулась смычком струн и заиграла так, что у меня перед глазами все бросилось в пляс –, ноты танцевали в бешеном ритме мелодии, звонко смеялись и путались в разноцветном калейдоскопе эмоций. Эту композицию я знал, как никто другой, а потому тут же подхватил ее и принялся перебирать клавиши фортепиано.
И вот тогда, Элис, я впервые понял, что с нахожусь с этой девушкой на одной волне. Мы разговаривали музыкой, которую написали вместе, и не говорили друг другу ни слова, но точно понимали, о чем каждый думает в ту секунду. Я никогда не ощущал ничего подобного, потому что, признаться, ни разу не играл вдвоем с кем-то, настолько же сильно влюбленным в игру, как и я.
Астрид в тот момент являлась моим вторым «я».
В последний раз резанув по струнам скрипки, девушка опустила смычок и выдохнула. Ее лицо раскраснелось, волосы растрепались, и сама Миллс слишком тяжело дышала, как после длинного забега.
— Это похоже на электричество.
— Я знаю. Никогда не получал такого от скрипки, но я — пианист. А вообще. Иди сюда. Ты же умеешь играть на фортепиано.
— Ага. Умею, — подруга убрала скрипку обратно в чехол и осторожно его положила обратно в сумку, чтобы случайно не повредить, несмотря на дополнительную защиту вокруг самого инструмента.
Астрид подошла ко мне и принялась играть что-то из собственного сочинения, но эта игра была механическая, и я отдернул ее руки от клавиатуры.
— Нет. Не то.
— А чего ты от меня хочешь?
— Представь, что рояль — это продолжение твоих рук. Это твоя душа. У тебя нет голоса, твой голос — это музыка клавиш. Попробуй, Астрид.
Миллс вновь заиграла, в этот раз осторожно, словно ступая в ледяную воду босыми ногами. Я положил пальцы рядом с ее и подхватил вторую часть произведения. Мне вспоминались все детские уроки с учительницей по фортепиано, когда она объясняла, что именно нужно делать.
— Видь музыку! Позволь пальцам стать твоими глазами, каждая клавиша — это фейерверк, так дай же своим чувства взрываться громче всего на свете именно через мелодию. Играй так, как будто от этого зависит твоя жизнь. Играй так, как будто ты — это фортепиано. Играй так, как будто ты — это музыка.
И я играл. Я играл, Элис.
Я был музыкой.
Астрид подхватила мои мысли и, наконец, взорвалась, как самый огромный салют в Париже, на день взятия Бастилии, или как фейерверки в Нью-Йорке по случаю Дня Независимости, она рассыпалась цветными вспышками на черном фоне, и эти всплески эмоции были самыми яркими, которые я видел в своей жизни.
Девушка закончила играть в одну секунду со мной и просто уставилась в небо своими зелеными глазами, в которых сейчас я видел шелест дубрав и цвет ранней весны, такой же живой и еще нетронутой. Астрид молчала, но ее взгляд горел, как тогда, у Артура, на сцене.
Я понял, что у меня получилось зажечь огонь внутри еще одного человека.
А значит, я все же не напрасно жил на этой Земле.

***

По зиме темнело рано. Вечерний Амстердам представлял собой прелестнейшую картину: разноцветные огоньки фонарей растворялись в иссиня-голубой поверхности воды, слегка рябящей из-за поднявшегося дуновения ветра. Прохладный воздух своими ледяными ладонями сгонял жар с лица и иногда пел о том, как же он устал быть одиноким.
Раньше я тоже всегда считал себя одиноким, несмотря на множество людей вокруг, ярких и исключительно-прекрасных, талантливых и запоминающихся. На меня смотрели десятки пар глаз, но я упрямо прятался от своих призраков в тенях или за фарфоровыми масками. Но та осень, золотистая и холодная, растопила мое сердце и окончательно заставила измениться.
Теперь Рой Ланкастер был собой. Я перестал быть грубым и заносчивым по отношению к другим, больше не предавал значения своему «особому» социальному статусу как короля и научился прощаться. Если подумать, в те четыре месяца со мной случилось больше хорошего и плохого, чем за всю мою жизнь.
Я шагал по забитому людьми тротуару на одной из улиц Амстердама вместе со своей подругой, такой же задумчивой и влюбленной в музыку, смотрел на темнеющее небо и был по-настоящему счастлив. Мне почти не было страшно за выступление — в этот спектакль я вложил всю свою душу, я костьми лег, но выполнил все в срок.
И теперь я отчетливо знал, что история Короля Солмердира когда-то была моей историей — он так же ослеп из-за своей любви, а когда очнулся, было поздно. Но ведь я — не какой-то там король из сказки для детей.
Я — Рой Ланкастер.
Кудрявый мальчишка в черном пальто, ужасно боящийся одиночества. Пианист в черном костюме, играющий по вечерам самые грустные истории о любви и потерях. Подающий надежды ученик, иногда слишком много мнящий о себе. Старший брат, молодой человек, сын, внук и друг, на которого, наверное, можно рассчитывать.
Да, может быть, я совершал ошибки и иногда поступал совершенно не очень, но ведь на то мы и люди, чтобы быть несовершенными, правда?
Я остановился на небольшом мостике и оперся о перила. Мне даже не хотелось курить в тот вечер — потому что шторм в душе, наконец, успокоился, и океан застыл, продолжая дальше плыть по своему течению.
История моего изменения заканчивалась прямо здесь, и я чувствовал, что финал, на самом деле, был просто невероятно близок. Я действительно прошел длинный путь и теперь не мог дождаться того, куда же меня приведет эта дорога.
Астрид чуть толкнула меня локтем в бок.
— Рой, опять задумался?
— А? Ага. Да. Думаю, вот. Помнишь, мы встретились в Сент-Джеймс парке. Анастасия тогда разбила мне сердце. Я не знал, что делать дальше.
— А я опоздала на прослушивание и еле как сбежала от родителей. Они все еще ругаются, но теперь решили оформить развод. Я рада, что у них хватило мозгов оставить друг другу хоть какие-то приятные воспоминания, а не растереть их все в прах. Я забрала документы из университета, потому что хочу заниматься только музыкой.
— Ну, мне было бы глупо это делать, осталось учиться до конца какой-то несчастный год.* Слушай, Астрид, а не хочешь потанцевать?
— Ну, давай. Только я отдавлю тебе все ноги, — она положила свою ладонь в мою, и я закружил ее в танце, как мои чувства когда-то кружили меня. И какое же это было невероятное ощущение спокойствия внутри… Мне просто хотелось смеяться и жить.
Жить, как подобает всем нормальным людям.
Да, проблем в Лондоне ожидали еще вагон и маленькая тележка, но сейчас я находился вне стен родного города, и все эти неурядицы оставались далеко-далеко, за целым холодным проливом между континентальной Европой и Британскими островами.
Остановившись, я поклонился и рассмеялся. Астрид тоже улыбнулась и запихала руки в карманы пальто.
— Я рада, что встретила тебя, Рой. На самом деле, ты удивительный человек. Зря ты думаешь, что ты какой-то не такой.
— Я давно уже так не считаю. Но, знаешь, Астрид, ты и Диана правда стали моими спутниками в галактике, потому что я долго искал дорогу и не знал, куда идти. Спасибо. Что, по кофе, сигарете, и домой?
— По кофе, сигарете и домой.

Через два дня эта история заканчивалась, и я не знал, чем, но восемнадцатого января две тысячи двенадцатого года сердце Роя Ланкастера наполнилось надеждой и, наконец, освободилось от вечных пут сомнений и неуверенности в себе.

Восемнадцатого января я стал самим собой.

*по программе Роя bachelor's degree (бакалавриат) длится три года, и два года он учится по master's degree (магистратура)