Alone Together

Глава 7

Глава седьмая или история о том, как принятие своих страхов помогает бороться с ними, а еще о том, как сильно может один тихий вечер перевернуть в твоей голове абсолютно все.

Часть первая.

Знаешь, Элис, я всегда задавался вопросом, почему после того, как близкие люди уходят от тебя, становятся только дороже, и к ним тянет все сильнее и сильнее? Несправедливо, правда?
Мне понадобилось пережить несколько крупных потерь, прежде чем я нашел ответ на этот вселенский парадокс — и много дней спустить на размышления, пока мою грудь разрывали когти невидимого чудовища, которого все называют виной.
Просто иногда любовь к людям, которые нас оставили, начинает разгораться на фоне того, что тебе хочется заполнить пустоту, где раньше были их взаимные чувства к тебе.
А чаще всего на фоне этой бездны появляется еще и тоска, и ты просто лежишь, уставившись в потолок или стену, пока сердце в твоей груди обливается кровью от одной только мысли, что ты больше никогда не сможешь быть с тем человеком, а может, даже больше никогда не заговоришь с ним. Согласись, было бы довольно банально заключать лишь любовь в самом широком ее понимании в это явление — нет, тот, кто создавал законы, однозначно знал, что несправедливо давать повод пострадать только юным влюбленным. Тянущееся, словно приторная нуга, чувство тоски по прошлому поселилось в моем сердце, когда мне исполнилось девять. Нет, я соглашусь, я всегда рос мальчиком с особой любовью к ностальгии, но ведь иначе я не стал бы хорошим композитором — и уже тем более достойным поэтом, но та грусть, похожая на огромных сизых птиц, впервые меня узрела среди мраморных особняков на Элизабет-стрит, когда солнце заливало своими лучами каждый уголок и заставляла белый камень сверкать настолько ослепительно, что босые ступни жгло, а глаза нужно было зажмурить.
Второй раз эта тоска настигла меня в семнадцать, я стоял в прохладной зале со сложенным сертификатом об успешном окончании школьного звена с особым успехом в сдаче AS и A2 экзаменов.* Прожектора снова слепили, я едва не отворачивался от огромных ламп, сжимал документ трясущейся ладонью и мечтал выпустить из виду зал, где только сейчас, за пятнадцать минут до конца церемонии, появился высокий мужчина с голубыми глазами. Отец виновато опустился в кресло позади и неслышно выдохнул — я знал, какая волна облегчения легла на его плечи, когда он увидел, что успел именно на момент со мной. Я должен был выходить в числе первых — но директор, словно знающая, что родитель опоздает, нарушила порядок и вынесла меня в конец списка.
Я встретился взглядом с Мэттом, который тоскливо смотрел в сторону Эрики, и вдруг осознал, насколько мерзко относился к своему самому близкому товарищу на тот момент. Чувство вечного сплина со всеми присущими ему лондонскими дождями разлилось в моей груди, словно Северно-Ледовитый океан.
В третий раз этот порыв сбил меня с ног резким ураганом — ты много раз слышала историю, как сначала пыль застывала в воздухе, и колокольчик на двери звенел особенно жалостливо. Именно в тот момент радио решило перейти на классическую музыку — а я решил, что можно умереть прямо на этом ледяном кафеле и больше никогда не вставать.
Может, если бы я не потерял столько в своей жизни, то все сложилось бы иначе — но где-то давно я вычитал, что: «Если вам кажется, что вы могли поступать иначе, — знайте, вы не могли», а потому со спокойной совестью снял со своей души все грехи и запер ее на замки.
Но еще была у меня одна маленькая тайна, которая в течение долгих лет оставалась на поверхности, а я упрямо отказывался ее замечать: мое прекрасное одиночество, вьющееся у ног, словно сизый дым, на самом деле было ничем иным — как просто страхом. Я так сильно боялся, что меня оставят, что окружал себя невидимыми стенами и отказывался делать с ними что-либо. А когда особо умелый смельчак умудрялся разбить их своим маленьким молоточком, будто бы у судьи в руках, я вздрагивал и ждал осколков в спину. Иногда они все же врезались, было больно, я не спорю, но потом это чувство утихало, и я выдергивал их с особым наслаждением, вставляя в новые защитные рамы. Честно говоря, Элис, друзей у меня за всю на тот момент долгую жизнь — как никак, при самом лучшем раскладе я уже прожил практически ее четверть, — существовало крайне мало. И доверять-то я мог лишь Элайдже, который закрывал меня от этих несносных молотков, и Алессии, такой же прекрасной и разрушенной внутри.
Сейчас это меня крайне злит. Обезьянка в золотой клетке. Клетку, к слову, я сделал сам — старательно выпилил железные прутья, покрыл их драгоценным металлом и запер себя на замок, вышвырнув ключ. Мне кажется… Или я тебе уже говорил где-то эту метафору? Если да, то ты уж прости мне мою забывчивость, но состояние в тот период молодости я мог описать лишь этим весьма скудным, но достаточно точным сравнением.
Я так боялся остался один, что цеплялся за каждое тонкое мнение — каждый взгляд, каждую ухмылку, а себе нагло врал, что мне плевать, что я король этого циркового зрелища — когда на деле я был лишь маленьким животным всем на посмешище. Не король, не лидер, но любимец публики.
Я осознал это, когда мои ноги переступили порог знакомого заведения, и всех их глаза самых разных цветов обратились ко мне. Вот он я, вернулся.
Я запутался. Я не знал, куда мне идти.
Но, по правде говоря, моя дорогая… Ни один из восьми моих товарищей понятия не имел, как разобрать этот комок из золотистых мерцающих нитей и вылезти из ласковых объятий в виде лабиринта собственной лжи.
Когда я проснулся, я понял, что карнавалу в моей жизни больше места нет. Но я-то это осознал чуть позже — а вот трое моих коллег явно нашли другой подход. Какой? Наливай вина — и я все тебе расскажу.

***