Alone Together

Глава 7

Глава седьмая или история о родственниках, наказаниях и холодных октябрьских вечерах.
Часть первая.

Ты никогда не задумывалась над тем, что мы все вечно живем в бесконечной тоске по прошлому? Конечно, нам обоим знакомо это прохладное чувство ностальгии. Иногда мне кажется, что я ощущаю ее холод своей кожей, а еще она напоминает мне росу на зеленой траве, которую ты собираешь своими босыми ступнями.
Серьезно, Элис, ты когда-нибудь бегала по земле босиком в пять утра?
Если да, то ты понимаешь, о чем я тебе пытаюсь рассказать. Нет, я не носился по вымощенным тротуарам Лондона, не падал в сухую листву в Гайд-парке, но тоска по прошлым счастливым дням так сильно заставляла меня жалеть, что я зажмуривался и считал про себя до тысячи.
Никогда не помогало, кстати.
Я лежал в теплой постели, слушал мурчание Люциуса, даже вникал в строки песен, но ностальгия уходить не собиралась.
И тогда я сдавался. Позволял печали забраться внутрь, окутать все своим душистым туманом и унести в океаны воспоминаний.

... я не видел тетю Нинель с тех самых пор, как в последний раз ездил к бабушке в Солсбери на каникулы. Осенний ветер шевелил ее волнистые волосы, а в янтарных глазах сияли лучи восходящего солнца.
Я бросил один взгляд на малиново-пломбирное небо и слегка сощурился от прохладного света.
— Здравствуйте. Все хорошо? Проходите, — отогнав наваждение, я сделал два шага назад и едва заметно выдохнул, потому что мои иллюзии рассеялись в пустоте. Конечно, пропавшая двенадцать лет назад мать никак не появилась бы из воздуха на двадцать первый День Рождения старшего сына.
Со стороны центральной лестницы спустился отец. Он уже давно бодрствовал — в кристально-ясных глазах не виднелось ни малейшего желания уснуть, черные волосы аккуратно зачесаны назад, даже утренний душ папа успел принять, потому что я чувствовал запах одеколона. В руке его красовалась любимая белая кружка с дымящимся кофе внутри.
— Нинель? Какая неожиданность. Здравствуй. Проходи, скоро накроют на стол.
— Вы оба очень изменились за десять лет, — тетя выдохнула, и из-за волнения на бледных щеках выступил румянец. Затем она развернулась ко мне и достала из своей кожаной сумочки нечто квадратной форме, запечатанное в подарочную упаковку. — Я совсем не знала, что тебе подарить, поэтому решила взять это.
Потянув за синюю ленточку, я снял обертку и застыл. В моих дрожащих руках был фотоальбом с детскими фотографиями матери. Сто восемьдесят выцветших снимков в полупрозрачной пленке и дешевом картонном переплете с совершенно безвкусным рисунком на обложке.
— Спасибо, — печаль вновь окутала меня своим синим туманом, словно плащом, понадежнее закрывая от ледяных капель дождя, и я прижал подарок к груди.
Женщина заправила пряди за уши, практически, как моя мать, а затем невольно улыбнулась.
— Я здесь по делу... Мой знакомый видел Нову в Нью-Йорке три дня назад. Решила, что лучше сказать это в глаза, чем звонить по телефону...
Матово-бледный оттенок лица папы сменился на пергаментно-призрачный. Его длинные пальцы сильнее обхватили ручку кружки.
— Что ты сказала? Ее видели? Как? При каких обстоятельствах? С кем?
— Она была одна, куда-то спешила по тридцать второй авеню и постоянно озиралась. Все такая же красивая, как и раньше.
— Понятно... — отец залпом допил кофе и слегка сморщился от горечи или от боли — я так и не понял. Но дальнейший ход его действий я уже предполагал. — Рой, сынок, твой подарок стоит на улице, Нинель, пойдем, обсудим детали.
Сделав ударение на имени тети, он будто намекал на то, что мне на кухне пока лучше не появляться. И впервые за столько лет «Рой-бунтарь» уступил место умному Рою.
Я кивнул и вышел на улицу. Уже совсем рассвело, и небо приобрело нежно-голубоватый оттенок, золотистая листва подсвечивалась и оттого становилась похожей на ярко-желтые фонари. Было холодно, но терпимо. Пройдя чуть дальше по саду, я остановился возле входа в гараж, где стояли машины, и буквально остался с открытым ртом, потому что прямо на въезде находилась белая BMW последней модели, с сияющей поверхностью и начищенным лобовым стеклом. Конечно, и моя старая машина практически не уступала в показателях этой красавице, но отец видел мои горящие глаза возле автосалона и наверняка это запомнил.
— Что скажешь? — папа вновь оказался рядом совершенно неожиданно. — Ну, прокатишь старика?
Может, я был очарован подарком, счастлив, проводя дома в теплой постели и засыпая под мурчание Люциуса, и каждое утро уминал пасту в сливочном соусе, но желание стать лучше стучало где-то в висках, и потому я только приулыбнулся и мотнул головой.
— Спасибо, папа. Но я возьму свою машину через месяц и завтра же съеду обратно на Фэрфилд Драйв. Я тебе тогда вполне осознанно сказал, что хочу измениться. А для этого нужно выйти из зоны комфорта. Я понимаю, что тебе сейчас придется улететь в Нью-Йорк, что ты бы не хотел оставлять Артура и Виталину одних, но они справятся. Все будет нормально.
Толика сомнения засверкала в его взгляде, но затем папа просто одернул пиджак и согласно кивнул.
— Хорошо. Как я понимаю, деньги тебе тоже не нужны... Сколько ты потратил за пять дней?
В моем кошельке осталось ровно четыреста пятьдесят два фунта.
— С деньгами я разберусь, нормально. Если хочешь нормально поговорить с тетей, я могу взять брата и сестру и уйти с ними до вечера.
Изумление на красивом лице отца стоило этого безумного предложения. Внезапная волна ностальгии и любви к семье подхватила меня и понесла по течению в неизведанный океан чего-то совершенно нового. Эль однажды сказал мне, что чтобы измениться, нужно начинать с самых больших своих проблем. И одной из них как раз и являлись мои взаимоотношения с родственниками.
— Ты уверен?
— Совершенно.
— Тогда я тебе доверяю, — отец искренне улыбнулся еще шире, а затем вдруг словно помолодел на десять лет. Наверное, третьего октября две тысячи одиннадцатого года я все-таки осознал всю ценность родных и близких.
Прижав альбом с фотографиями к груди, я еще мгновение постоял в саду, а потом направился к дому, чтобы хорошенько позавтракать и убедить Артура с Виталиной выбраться за высокую ограду усадьбы и оказаться лицом к лицу с внешним миром.

***

Моя задача оказалась совсем не такой легкой, какой я поначалу ее представлял: у меня ушло практически полтора часа только на то, чтобы вытащить брата из-за компьютера и отпоить его горячим кофе без его любимых добавок — такой напиток лучше всего действовал на нервные рецепторы и даже разгонял кровь в организме. Арти плевался, но пил и спустя некоторое время смог прийти в себя.
Затем моя любимая младшая сестренка не могла решить, какого же цвета гольфы ей надевать — белые или розовые. Остановилась она, в итоге, на неоново-сиреневых в черную полоску. Наверное, Вита собиралась на неделю безвкусицы в местное захолустье — теперь на сестре красовались потрепанная куртка в крупную клетку времен восьмидесятых годов, грубые байкерские ботинки, черная юбка и какая-то розовая тряпка, которую она превратила в футболку. Но апогеем всего этого дизайнерского наряда стали круглые очки с лиловыми линзами.
— Ты уверена, что тебе так стоит появляться на улице? — баритон Артура осторожно зазвучал недалеко от моего уха, и Виталина тут же повернулась на звук.
— Да. Тогда Калеб увидит меня и вспомнит, что это я подкидывала ему записочки на естествознании.
— Откуда тут взяться твоему однокласснику?
— А вдруг он из тысячи кинотеатров захочет пойти именно сюда?
Кажется, я уже упоминал Матиаса Мейстера, своего одноклассника, да? Отец планировал сделать из меня и Виталины — чистейших гуманитариев, пошедших по его стопам, — грамотных политиков, а потому отдал нас в одну и ту же школу с уклоном на иностранные языки. Некой иронией судьбы оказалось то, что в один класс с сестрицей попал младший брат Мэтта.
— Не думаю. Они предпочитают другие заведения, — я положил руку на каштановую голову Виты и взъерошил ее и так растрепанные волосы.
— Рой!
Переглядки с Артуром и громкий смех.
На самом деле, мне не хватало таких семейных походов куда-либо. Я скучал по запаху попкорна, по вкусу шипящей во рту газировки, по глупым шуточкам братца и возмущениям сестры.
— Ну? Так мы идем за билетами? Или так и будем стоять? — Арти поправил рукава кофты и оглядел толпу людей в разноцветных куртках. Для столь холодного дня мы оделись слишком легко, и ветер забирался под ткань моей джинсовки.
— А никто не хочет сначала поесть?
— Вот теперь ты говоришь на моем языке. У тебя что, за двадцать один год сформировался мозг?
— Похоже на то, Арти, похоже на то...

***