Alone Together

Глава 6

Глава шестая или история о тенях, именах и песнях.

Часть третья.

Жизнь… Жизнь всегда она напоминала мне стаю птиц, Элис. Такую свободную, независимую, быструю — но в то же время такую красивую и порой острую, как их крылья — лезвия, разрезающие воздух. И когда ее события проносились мимо вихрем цветных картинок, я падал прямо в траву в саду у дома и подолгу глядел в раскидывающиеся наверху просторы лазурного неба, в котором так и хотелось утонуть.
Максим Блант тоже с детства имел эту привычку. Иногда он высовывался из окна наполовину, только чтобы ощутить дуновение весеннего ветра на своем лице или солнце, ласкающее солнечными лучами его кожу. Когда Макс слишком много времени проводил в объятьях дневного светила, ее оттенок становился нежно-бронзовым, но юный поэт не любил этот непривычный ему вид в зеркале и предпочитал оставаться внутри во время жарких летних каникул.
Утром восемнадцатого февраля две тысячи двенадцатого года легкий свет пробился сквозь полупрозрачный тюль занавесок и озарил комнату парня — Макс зевнул, откинул синее одеяло и потер глаза. С недавних пор он жил со своими родителями, а не в уютной квартире с белыми стенами и невесомым ароматом лилий внутри. Честно говоря, Бланту было очень непривычно, потому что он уже давно начинал свое утро, как хотел, с чашки крепкого мятного чая, иногда — с хорошей сигары, но дома заботливая мама ни за что бы не позволила своему единственному сыну курить или заниматься самобичеванием, а потому дверь из белого мрамора открылась, впуская внутрь маленькую щуплую женщину с вьющимися черными волосами. Оливия Блант присела на край кровати Максима и поставила ему поднос на прикроватный столик. Максиму в ноздри тут же ударил запах свежих гренок, свежевыжатого апельсинового сока и клубничных маффинов, пробуждая внутри аппетит.
— Спасибо, мам.
— Да, конечно, ты у себя вообще ничего не кушаешь. Вижу я твоих друзей, вы что, недельные голодовки устраиваете?
Макс рассмеялся и похрустел пальцами, беря из маленькой железной чашки таблетку и отправляя ее в рот. Парень маленько подержал лекарство на кончике языка, смакуя его горький привкус, а потом проглотил и стер это отвратительное мгновение большим глотком.
— Мои друзья просто живут в бешенном темпе. Рой постоянно куда-то ездит, ему часто бывает не до заботы о себе. Элайджа убивается то над работами, то в зале.
— Я видела у нас на камерах девочку-брюнетку. Это кто?
Максим не удержался и фыркнул. Да, жизнь в семье юристов определенно имела свои плюсы в виде того, что можно было в любой момент набрать отца и выйти почти сухим из любого океана проступков. Но, с другой стороны, дотошная опека и чрезмерная подозрительность делали пребывание в родительском доме иногда просто невыносимым, поскольку отец знал, кто, где и как был дома — а камеры Максим по оплошности выключить забыл.
— Ванесса. Больше не скажу, иначе отец тут же на нее досье достанет. Мам, мне двадцать два. Двадцать два года, не месяца. Думаю, нет необходимости проверять всех моих друзей только потому, что вы с отцом никому не доверяете.
Миссис Блант растерянно опустила взгляд своих изумрудных глаз, вся осунулась, и Макс ощутил легкий укол вины, но вот это обращение матери с ним как с куклой уже чрезмерно достало. Молодой человек вздохнул и положил широкую ладонь на ее плечо.
— Извини. Просто я уже давно не ребенок.
— Ты может и не ребенок, но пока вы живете под моей крышей, даже если отдельно, и на мои средства, юноша, вы уважительно обращаетесь со своей родительницей, — раздался со стороны входа бархатистый голос среднего тембра, и парень повернулся к отцу. Фабиан Блант не был так красив, как Оливия, но у него были широкие плечи, глубокий взгляд и особенно прекрасные вокальные данные — а еще недюжинное обаяние, которое позволяло ему очаровать любого. Максим взял от своих родителей все самое лучшее, что только мог, может, потому что в его семье не было таких проблем, как практически у нас всех.
Макс кратко знал, что они поженились, сначала встретившись в Эдинбурге, а затем узнав, что они из одного города. Может, в этом не было поэтической романтики пшеничный полей неподалеку от Солсбери или адской вспыхнувшей страсти, но были любовь, взаимоуважение и стабильность.
— Buenas días, papa.
— Я в твои годы знал и то больше по-испански, — Фабиан рассмеялся, его смех зазвенел все той же весенней капелью, похожей на перезвоны серебряных бубенцов, и Макс тоже приподнял уголки губ. Мужчина сделал несколько шагов к сыну и растрепал копну его кудрявых волос. — Ты чувствуешь себя лучше?
— Знаешь… Да, — парень бросил короткий взгляд изумрудных глаз на металлическое блюдце и затем развернулся обратно к родителю. — Я в курсе, что вы очень рады меня видеть, но обычно мы встречаемся за завтраком. Что не так? Что случилось, а? Мне что, придется с кем-то делить свое наследство?
Фабиан вновь хмыкнул и сел рядом с женой. Макс резко почувствовал себя восьмилетним мальчиком, которого мама никак не хотела отпускать в частную школу и настаивала на домашнем обучении, а отец едва не вытаскивал его из теплых объятий и продолжать говорить про ответственность и то, что все будет нормально.
Парень стащил гренку с тарелки и откусил сразу половину, наслаждаясь ярким вкусом и утолением своего утреннего голода. Он особенно сильно любил завтракать.
— Нет, наследство тебе делить ни с кем не надо. Но… Максим, не кричи. Я нанял тебе лучшего специалиста из лучших, тебе нужно не только принимать таблетки, но и ходить на терапию, сын. Я уже один раз поверил тебе, но…
— Где подвох?
— Специалист живет в Париже.
— Ага. Пап, ради всего святого, перенеси это на конец учебного года. Я учусь, мне нужно закрывать свои дисциплины. Как только я сдам экзамены, ноги моей в Лондоне не будет, обещаю.
Фабиан несколько секунд всматривался в серьезный, острый взгляд своего сына и пытался увидеть там толику сопротивления, гнева или отторжения, но видел лишь прямую решимость и то, что долгое время искал в ребенке, — настоящую храбрость.
— Папа, я — это не мое расстройство. Я чувствую себя намного лучше, да, я больше сплю, иногда ничего не ощущаю, но это лучше, чем кидаться на людей.
Максим взял мать и отца за руки и крепко сжал их в знак того, что говорил правду. И впервые за столько времени он действительно ощутил внутри утоляющее спокойствие, похожее на гладкие волны распростертого до самого неба синего океана.