Потерявшие солнце

Глава 85

Холодная вязкая серость заполнила комнату до самого верха, сочась сквозь незанавешенное окно. Траурной каймой глубокие тени затопили глазницы, частоколом обвели беспомощно сомкнутые ресницы, стекли под острый подбородок, жирными кляксами затемнили виски.

Получеловек-полукот спал, и сон его был тревожен – под тонкой пленкой век глаза двигались непрерывно, а с губ то и дело срывалось невнятное бормотание. Вылинявший и истертый заоконной серостью, юноша казался запутавшейся в паутине и лишившейся сил мухой.

Юкай сидел напротив. Солнце коротко выглянуло в прореху облаков и снова скрылось, спустилось до самого горизонта и потянуло за собой вереницу туч, тени налились грозовой синевой, а забывший о делах Император все сидел у чужой постели, будто в этом был какой-то великий смысл. Глаза его были темны и непроницаемы.

Бурлящая бездна чужих чувств и слов не давала вздохнуть и вспомнить, кто он такой и зачем здесь; только в присутствии Мастера голоса стихали до неясного шепота, а руки переставали дрожать. Юкай приучил себя смотреть прямо и не отводить глаз, когда зрение снова оказывалось охвачено пожаром чужих видений, выучился не переспрашивать и не допускать даже тени растерянности на своем лице. Эта игра не могла продолжаться долго – скоро безумие перестанет выпускать его на поверхность, перестанет даже каплю воздуха впускать в легкие и погребет в самой глубине, и даже тревожные лисьи глаза больше не помогут.

Никто не поможет, когда цельное вдруг обращается сотнями острых осколков и дробит изнутри.

Последние недели виделись смутными: еще немного, и лицо Юкая окаменеет, сдавленное паникой и нежеланием показать свои чувства. Окаменеет, посереет и покроется трещинами, а потом и вовсе осыплется на пол мелкой трухой, обнажая череп, и тогда наступит покой.

Трогательно-пушистое ухо, незнакомое знакомое лицо – такое повзрослевшее, что оторопь берет, – и голоса внутри срываются на истерический визг. Чужой, чужой, чужой, эхом мечется под сводами черепа. Чужой!

Еще шаг, еще и еще. Чем ближе Юкай подходил к клетке, тем трусливее голоса жались по углам, теряя силу. Короткое прикосновение – и тишина.

В разом опустевшей, слишком просторной голове мысли казались крошечными и одинокими, лишенные гулкого эха. Словно в грязной и давно заброшенной комнате, скопившей в себе груды хлама, вдруг нараспашку раскрыли все окна и вымели все дочиста, и теперь только пыльная взвесь оседает по пустым углам.