Пыль из-под лошадиных копыт поднималась клубами. Два всадника резво скакали, поднимаясь по извилистым склонам ввысь по горе. Тан Цзэмин крепко держал под уздцы своего коня, не отставая от Лю Синя ни на шаг. Игуй, который давно не покидал стойла, словно рисовался, несясь с гордо поднятой головой навстречу ветру. Ли'ло же напротив, скакала размеренно и лишь пофыркивала в сторону резвого коня.
Вдали наверху уже виднелись пики буддистского храма, и оба всадника враз ускорились.
Небо на востоке уже начало сереть, прогоняя ночь, когда они спешились.
– Мрачноватое местечко, – протянул Тан Цзэмин, вытирая руки от пыли платком и подходя к Лю Синю.
Парень стоял у подножья лестницы, ведущей вверх, оглядывая высокие стены храма и алые громоздкие двери с тяжелыми ручками-кольцами из бронзового литья.
Тот был расположен меж двух пиков и даже отсюда были слышны потоки ручьёв и горной реки, протекающих позади пагоды. Большие высокие колонны, поддерживающие навес с загнутыми краями, местами покрытыми мхом, были в облупившейся красной краске.
– Баоэнь¹... – прочел Лю Синь название храма, высеченное золотой краской на простой дощечке над массивными вратами.
Подняв край своего светло-серого халата, Лю Синь поспешил наверх.
Толкнув тяжелые двери, которые со скрипом раскрылись, юноша и ребенок немедля шагнули вперед. Внутренний двор был чистым и пустынным, и лишь гонимые ветром бамбуковые листья кружили по каменистому полу. Шесть резных столбов с пустыми фонарями были расположены по всему периметру, а небольшой лотосовый пруд, раскинувшийся по левую сторону, был весь заросшим и мутным. Серые каменные плиты на полу были разбиты в нескольких местах, сквозь которые пробивались зеленые ростки диких растений. Сад нельзя было назвать живописным даже в свои лучшие годы: всё здесь говорило о простоте и сдержанности. Впрочем, – подумал Лю Синь, – как и во всех буддистских храмах.
Тан Цзэмин оглянулся по сторонам, выходя вперед со словами:
– Я слышал, что тот псих зарубил здесь сто четыре человека. Кровь лилась по ступеням несколько дней, и её ничто не могло смыть. А ещё, что по ночам здесь раздается плач сотни убиенных монахов, которые продолжают петь сутры.
ВЫ ЧИТАЕТЕ
Ныряя в синеву небес, не забудь расправить крылья / Падая в глубокое синее небо
Любовные романыХудшее, что по мнению Лю Синя он когда-либо делал - это когда он, ведомый своим любопытством, перелистнул в конец странной книги, желая узнать концовку истории. Каково же было его удивление, когда он узнал, чем всё закончится для того мира. Худшее...