Ныряя в синеву небес, не забудь расправить крылья / Падая в глубокое синее небо

Глава 77. Последний лепесток

Раздражающий солнечный луч мазнул по лицу, путаясь в длинных ресницах. Дрогнув несколько, веки тяжело приоткрылись, и пара синих глаз посмотрела прямо перед собой, едва различая очертания навесного карниза.

Тан Цзэмин схватился за голову, привставая и морщась, оглядываясь по сторонам. Чувствуя, как голова раскалывается от стучащей в висках крови, он издал тихий стон. Он лежал на твёрдом дощатом полу заднего крыльца. Отсюда виднелся и ручей, и то самое дерево, возле которого он оставил вчера свой тяжелый молот.

С тихим кряхтением привстав и придерживаясь за балку, Тан Цзэмин ощутил, как всё тело ломит и выкручивает от боли, а ноги гудят так, словно он побегал всю ночь напролет. Так он чувствовал себя только однажды – когда переборщил с вином и промучился от сильного похмелья весь день, превозмогая боль и усталость, а также сильную жажду.

Тяжело сглотнув и уставившись на ручей, Тан Цзэмин приблизился к нему и тут же упал на колени, желая зачерпнуть воды и промочить саднящее горло.

Протянув руки, он тут же подавил громкий крик, уставившись на окровавленные ладони. Подскочив с земли и осмотрев себя сверху донизу, он едва устоял на ногах от вида этой картины, опираясь о большой камень.

Его сапоги были в грязи, а подол халата кое-где рваным с налипшими сгустками чего-то темного; весь торс и руки до локтей были перемазаны засохшими разводами багряной крови, которая, припекаясь на солнце, источала жуткий металлический смрад со сладкими нотками.

Тан Цзэмин тяжело дышал, не в силах остановить панику, подкатывающую к горлу, а в следующее мгновение согнулся, падая на колени и опустошая желудок. Зайдясь в приступе сильного кашля и делая рваные судорожные вдохи, он трясся от страха и боли, вновь прострелившей грудь, словно под его рёбра с каждым сделанным вдохом вгоняли кинжал.

– Я кого-то убил я кого то убил, – в панике шептал Тан Цзэмин, обхватив голову руками.

Кое-как доползя до ручья, он рухнул в него, принявшись стирать разводы крови, которая оказалась даже на шее и лице. Казалось, он весь ею пропитался и даже его тёмные волосы приняли багряно-коричневый цвет. Крови было так много, что это явно была не курица и не фазан, которых он видел днем.

Подвывая и горестно плача, он с остервенением отмывался от чужой крови, краем глаза подмечая, как ручей принимает красный цвет, уносясь дальше по лесу.