Реакции Токийские Мстители

Аккун

   — Ни капельки, — такой ответ был дан раньше, чем вслух был брошен односложный вопрос: «Боишься?» — Ну и хорошо, — он знал, что ты врешь, потому что на данный момент чувствовал то же самое. Предательский страх, что засел где-то глубоко, там, где руками не достать, взывал к потерянному рассудку и молчаливой совести, которая все никак не хотела отзываться на крики сознания. — Лгунья. Лгунья. Правда что. Тогда он такой же лжец. Руки сжались до болезненного побеления на костяшках, и казалось, что кожа на них вот-вот разорвется, оставив после разводы рвотного бурого цвета. Кисаки. Пятьдесят человек. Дело, после которого вам не то что грозит Интерпол, а экзекуция на электрическом стуле. Если, конечно, вы засветитесь. Будь проклят тот день, когда вам пришлось встать под крыло вездесущего Урода, помешанного на власти. Или на одной хорошенькой девушке, как он выразился когда-то. Не суть. — В прошлом году они устроили теракт прямо в Гиндзе. Никого не поймали. И нас не поймают, — и неясно, кого Аккун желал успокоить больше — тебя или себя самого? Горький и мерзкий комок прилип к стенкам горла, перекрыв доступ к кислороду и повысив слюноотделение во рту. На языке крутился только один вопрос, который хотелось задать уже так давно: — Почему ты вообще здесь? — его голос дрогнул на последнем слове, и Сендо прочистил горло, упираясь взглядом в бегающие по сторонам глаза напротив. — Он угрожал убийством моей младшей сестры, — вспарывать старую рану никогда не будет приятно, но молчать — врать — больше нельзя. — Аккун! Он нашел ее на другом континенте, ублюдок чуть не вспорол ей горло. Самолично. У меня не было вы-бо-ра! Сукин сын, который должен сдохнуть, — вскочив с дивана, ты нервно начала мерить комнату шагами. Сорок восемь часов... Что может случиться за сорок восемь часов? Вы можете сбежать... и тогда ваша жизнь с Атсуши канет в Лету, потому что Урод найдет вас. Сколько ни меняй имя, внешность, дислокацию — он живет у тебя в голове, видит твоими глазами, действует твоими руками. И от него не скроешься. — Неужели один человек... может настолько испортить другим жизнь? — запустив пятерню во взъерошенные волосы, ты улыбнулась, глядя в потолок. Улыбнулась горько, потому что жизнь подслащать никто не собирался. — Если нас поймают, то дадут пожизненное. Нет, казнят, серьезно. Я уже давно об этом думаю. В Японии все еще практикуют... это... Дыхание участилось, а в голове все еще вырисовывался план проведения такой масштабной операции. Когда Урод сообщил, что через несколько месяцев в Йокогаме произойдет еще один теракт с участием пятидесяти человек, Аккун сначала ни черта не понял. Точнее, понял все, но принимать не хотел. Отказывался. Готов был задушить Тетту прямо там, но охрана, превышающая по количеству сам отряд самоубийц, что приведет его сумасшедший план в действие, не позволила ему это сделать, одним своим взглядом говоря: «Только попробуй». И он попробовал. А потом очнулся спустя неделю в Центральной токийской больнице с проломанным черепом. «Повезло, что восстановился быстро», — врезалось в мысли. Но повезло только с этим. Миссия все еще оставалась на ваших плечах, и любое действие, что косвенно может привести к ее провалу, будет расцениваться как предательство, и тогда Кисаки застрелит всех и каждого, кто встанет у него на пути. У него нет принципов. Есть только цель. Как ее достичь — это уже другой вопрос. Тетта никогда не рассказывал, зачем он все это делал, когда он уже добился своего. «Власть опьяняет», — где-то Аккун уже слышал это, но эта фраза — эфир уродливого Кисаки Тетты. И уродлив он далеко не внешне. — В детстве я хотел быть стилистом. Я любил наводить беспорядок у себя на голове. Не сказать, что это было красиво, но мне нравилось. Я был счастлив, точно помню. А потом стало получаться, — ему было необходимо разрезать густую тишину чем-нибудь. Глупым диалогом, пением, стонами, криками — только бы не тишина. — Я... я не помню, кем хотела быть. Никогда не задумывалась об этом. Была семья, и чувствовалась опора под ногами... — только бы не закричать от отчаяния. Не иметь возможности встретиться с теми, кого ты любишь больше жизни, потому что это опасно — апогей колотящего по грудной клетке чувства безнадежности. Адреналин в крови от бездумного просчета каждого исхода событий никуда не делся, и нужно было сделать хоть что-то, чтобы выплеснуть всю лишнюю энергию и дальше держать голову холодной, иначе... — ...мы обречены. Успех этой операции зависит от ключевого звена — тебя и Атсуши, — а если она пройдет успешно, следовательно, под ваше руководство уйдет еще множество подобных миссий. И сколько бы ты ни сдирала кожу с рук, она на удивление вырастает еще более грубой. Сколько бы ты ни пытался избавиться от кровавой судьбы, она все равно находит тебя, игриво маня костлявым пальцем. — Я говорил тебе, насколько ты мне дорога? — нахмурившись, Аккун уставился в противоположную сторону, будто не осознав до конца, что он только что сказал. Ты остановилась. Конечно, он говорил... Только это было в более спокойной обстановке, нежели сейчас. А еще такие слова значили иное, чем то, что Атсуши собирался в них вложить: задача на тысячу процентов провальная. Человек, уверенный в своих действиях, никогда не будет прощаться... так. Нет, он вообще прощаться не будет. — Идиот. — Почему? — вопрос остался без ответа. Аккун обратил внимание на вздымающуюся грудь под черной рубашкой. Дыхание стало неровным. — Потому что ты мне тоже дорог. Ты подошла ближе, садясь рядом с парнем и обнимая его за шею, прижимая к себе плотнее. Холодные пальцы забрались под горловину его футболки, очерчивая плечи и лопатки как по контуру.