Пастырь Римус Шлаг, сорока семилетний тучный мужчина, с обширными залысинами на голове и чуть дергающейся от нервного тика правой бровью, никогда не вел проповедь перед паствой на одной тональности. Он всегда начинал говорить тихо, размеренно, немного монотонно, к середине проповеди повышал голос на пару октав и заканчивал громко, практически в истерическом крике, брызжа слюной и стуча кулаком по стойке, за которой выступал. Данная манера выступления была заимствована им из выступлений Адольфа Гитлера и всегда производила небывалый фурор среди паствы, охваченной к концу его выступления буквально религиозным экстазом, сродни массовому помешательству. В этом явлении не было ничего фантастического или противоестественного, ничего такого, что не было бы описано в классической психологии. Римус был первоклассным психологом от природы, или, дабы быть точным, от стиля жизни профессионального мошенника. Строго говоря, он, несмотря на громкий титул пастыря, не имел никакого религиозного сана, да и вообще был неверующим человеком, с преступным прошлым и ворохом смертельных грехов за спиной, что, отнюдь, не мешало ему быть святым отцом и миссией в одном лице. Паства его боготворила и считала святым, а он пользовался этим, подогревая в их душах веру в свое святое начало, дабы безгранично и всецело пользоваться властью над толпой людей этой общины, подчиняя сознание масс своей воли. Его власть над ними была безграничной, по его и только его слову, каждый член общины был готов положить свою жизнь на алтарь общей идеи спасения душ, исполняя любую прихоть своего пастыря.
Его знакомство со священным писанием произошло в тюрьме, в те времена, когда он отбывал пятилетний срок за мошенничество. И, хотя, тюремная библиотека была весьма разнообразной, Римус выбрал для себя одну единственную книгу – библию. Попав за решетку, он решил изучить сие творение человечества от корки до корки, чтобы выйдя на свободу быть подкованным в вопросе спасения душ на сто процентов. Еще тогда он понял, что знание святого писания может открыть перед ним невиданные доселе возможности манипулирования человеческим сознанием.
Данная идея родилась не на пустом месте, его отец был священником, и молодой Римус воочию мог наблюдать какой властью и авторитетом может обладать носитель слова божьего. Его отец, будучи священником в городке Милфорд в Коннектикуте, пользовался неоспоримым авторитетом и любовью среди местного населения и редкое решение мэра, относительно устройства и управления городком, происходило без его участия.
Люди безгранично доверяют священнику, прислушиваются к нему, идут за советом, одаривают его своей любовью, что еще нужно для талантливого мошенника? Тогда в юности, Римус не понимал истинных перспектив, которые могли быть открыты перед ним, проникнись он к религии, как настаивал отец, пытаясь воспитать из сына истинного католика. Римус отчаянно сопротивлялся стремлениям отца, поэтому сбежал из дома в шестнадцать лет, отправившись в Вашингтон автостопом в поисках лучшей жизни.
Последующие двадцать лет жизни Римуса не отличались ни чем примечательным. Он перепробовал себя практически во всех сферах, от посудомойщика в Макдональдсе и до актера в порнофильме, но нигде так не преуспел, как в обмане доверчивых провинциалов. За пять лет путешествий по стране, ему удалось реализовать множество мошеннических схем, принесших солидные деньги, пока не прогорел, попав в руки параноика шерифа, решившего проверить его статус помощника конгрессмена от штата Иллинойс и отправившего запрос в комиссию конгресса.
Римуса арестовали прямо в номере отеля в постели, не успел он и глаза продрать ото сна. Получив ответ от комиссии, которая даже не слышала о таком помощнике конгрессмена, шериф с превеликим удовольствием защелкнул наручники на запястье горе-помощника и лично отвез его в управление шерифа округа, отправив Римуса за решетку, на долгие пять лет.
Оказавшись за решеткой, Римус, в отличие от множества людей, впервые оказавшихся вне закона, не пал духом. Он принял это как должное, как вынужденную передышку и возможность осознать ошибки, приведшие его сюда, проработать их, и выработать новую схему, которая изменила всю его последующую жизнь и, в итоге, помогла спастись от зомби-угрозы, укрывшись в изолированной от всего мира общине, ожидавшей конца света.
Религиозная община, называвшая себя «Церковью гнева господня», состояла из бывших фермеров, которые были одержимы мыслью близости конца света, подогреваемой их пастырем, решила отделиться от остального мира высокими заборами и жить в уединении, вдали от всех благ цивилизации. По их мнению, усиленно насаждаемому их пастырем, все блага цивилизации, будь то телевидение, радио или сотовая связь, все это было от дьявола, который таким способом сеял свое семя в души людей, завладевая ими. Любая информация, проистекающая с экранов телевиденья несла в себе угрозу душевному спокойствию верующих и сеяла в их душах зерна сомнения в истиной вере в бога. Тогдашний пастырь сумел убедить свою паству отказаться от всего дьявольского и призвал поселиться отдельно от остального мира на изолированной территории, образовав закрытую общину, куда не было доступа непосвященным.
Фактически дело было так: новые адепты «Церкви гнева господня» продали все свое имущество, а вырученные средства отдали пастырю, который приобрел значительную площадь в пустыне Техаса, вблизи реки Колорадо, и основал поселение. Общими силами община отстроила небольшой городок на пустом месте, обнеся его высоким забором, тем самым отгородившись от остального мира и грехов, сопровождавших этот мир. Юридического статуса, как такового, община не получила по ряду причин, но коллективное право собственности на землю и все, что находится на ней, им удалось закрепить. Этого оказалось достаточно, чтобы община спокойно продолжила существование в рамках отведенной территории, не соприкасаясь с грехом и пороком окружающего их мира. Фактически жители города Холигейт вернулись в 18 век, живя натуральным хозяйством, что всех устраивало. Те редкие вылазки во враждебный мир, когда необходимо было пополнить невосполнимые запасы топлива для керосиновых ламп, или ткани для одежды, которую жители шили сами, воспринимались как вынужденное зло, которое можно было отмолить.
